Елена  Кшанти

1.

 

Его не покидало ощущение, что "Нирвану" снимали именно здесь, где-то недалеко от Меин Базара, кишащего иностранцами, воловьими повозками и подбитыми с разных боков автомобилями. Но может, ему это только так казалось. В любом случае, здесь был тот же винегрет, как и во всех крупных городах Индии, и если бы не одуряющая духота в номере, то он так бы до самого поезда не выходил из гостиницы.

Дежурный по этажу, вымыл по его просьбе раковину и туалет, и тошнотворного, специфического запаха, стало меньше. Конечно, можно было попросить помыть и пол, который, по-видимому, не мылся несколько поколений сменяющихся постояльцев подряд, но Олег решил, что это будет небывалая нагрузка для работника, так как убирать здесь явно не очень любили. Благо, что, прожив несколько лет в этой стране, он уже как-то обречённо смирился с этими обычаями и не сильно роптал.

В своих, бело-бежевых одеждах, которые были обязательной формой для Ашрама в Сарнатхе, он сидел, пребывая в вайрагье, светловолосый и некогда, несомненно, красивый, прижавшись спиной к исписанной стене, где казалось целый мир, включая даже Россию, оставил подписи, уверяя будущих обитателей отеля в своём исключительном существовании.

Сегодня в Пахаргандже было на редкость не так жарко. Это было хорошо, но это не решало той проблемы, которая копилась уже много месяцев и, накопившись, проявилась здесь во всей своей сложности и неразрешимости. Он не мог сходу скомпоновать отдельные её части в последовательную систему. Единственно, что было понятно, что она каким-то образом была связана с Галей. То есть, когда он её увидел, он понял, что те гнетущие мысли, что терзали его несколько месяцев подряд, были лишь подготовкой, своеобразной раскачкой, а кризис произошёл вчера, когда он сидел в ресторане на первом этаже отеля и пил кофе, который по правилам Ашрама пить не рекомендовалось. Но не в кофе было дело.

Дело было в том, что создавалось впечатление, что к чему бы он ни стремился за эти пять лет: претерпевая трудности жизни за границей, занимаясь до изнеможения йогой или же сидя  месяцами в медитации, несмотря, на первые успешные симптомы, в результате всё это ни к чему не привело. Ничего не сдвинулось в его жизни, а, пройдя по определённому кругу, опять вернулось на то же место. Это напоминало заикающуюся пластинку, когда, проходя круг по диску, игла соскакивала и фраза начиналась сначала. И так до бесконечности. И единственным методом пресечь это, было сменить пластинку или выключить проигрыватель.

Но жизнь не проигрыватель, с ней всё гораздо сложнее.

 

Когда-то он уже пробовал сменить пластинку.

Это было семь лет назад. За окном стоял морозный сибирский февраль, и в институт для лабораторных опытов привезли новую партию крыс. В этот вечер он остался допоздна, так как надо было срочно приготовить отчет по результатам лабораторных исследований за прошедший месяц.

Олег сидел долго за компьютером, пил круто заваренный чай, и слипающимися глазами пробовал разобрать разъезжающиеся буквы на клавишах. Но русские буквы упорно начинали смешиваться с латинскими, и ничего он уже поделать не мог. Тогда он решил немного передохнуть и опустился к стене на коврик. Прикрыв глаза, он пытался расслабиться, и немного отдохнуть, но в голове упрямо плыл русско-латинский шрифт и, разворачиваясь по спирали, стремился куда-то в бесконечность. Олег тщетно пытался его остановить, но движение не прекращалось, и вот уже он вместе с этим шрифтом плыл в  каком-то океане, а шрифт стал превращаться в рыб. И все они были красивыми и разноцветными, сверкающими в просветах солнца, которое словно лампочка светило откуда-то сверху и радостными бликами ложилось на камни.

И Олегу тоже было почему-то радостно, и казалось, что он отчёт уже дописал и даже успел сдать скрупулезному и педантичному начальнику, и что скоро ему дадут хорошую должность в отделе нейродинамических процессов мозга, и он станет исключительно счастлив.

Но тут из прозрачных водорослей появилась маленькая девочка, она была с пухленькими щечками и большими чёрными глазами. Ему показалось, что он узнал её, хотя никак не мог вспомнить, где её видел раньше. Он заулыбался, и она осторожно  подошла к нему, залезла на колени и, обхватив за шею, прижалась к его груди, доверчиво и искренне, как будто хотела вверить свое существование в его сильные руки. И он прижал её к своему сердцу и от нахлынувшего интенсивного чувства любви и желания заботиться об этом существе, неожиданно проснулся.

На его скрещенных руках, уткнувшись мордочкой в подмышку, спал крысёнок.

Олег резко вскочил, жестко скинув крысёнка на пол, и тот на мгновение застыл, то ли оглоушенный ударом об пол, то ли оттого, что ещё не понял, что произошло. Потом резко заметался, запрыгал на стены, а Олег окончательно проснувшись, стал его ловить, чтобы посадить обратно в клетку. И ловить он стал его неловко, накрывал тяжёлым коробом, несколько раз даже ударил. И тот ошарашенный и растерянный, метался из угла в угол и кричал.

Он кричал подобно маленькому ребёнку, и непомерный испуг и горечь слышалась в этом крике. И откуда-то из потаённых уголков ментального пространства до Олега стал доходить смысл происходящего и неожиданно он стал понимать этот беспомощный и полный отчаяния крик, который распространялся по всему пустому зданию и прорывался в какие-то очень тонкие и редко используемые  структуры человеческого мозга.

Тогда Олег остановился и с минуту смотрел на испуганные глаза этого маленького дитёныша, и щемящая боль рванула и затопила его пересохшее сердце.

А ведь сколько раз он вводил шприц в этих сереньких пушистых зверушек, видел, как они засыпали, чтоб не проснуться вновь и никогда он не чувствовал этого отчаянного крика, что существовал в каждом их маленьком сердце.

 

Он не помнил, сколько прошло времени. Клетки открывались и из них выскакивали проснувшиеся животные и весело разбредались по коридорам Института Нейрохимических Исследований Человеческого Мозга.

Олег вышел последним. Недописанный отчет с перепутанным русско-латинским шрифтом, так и остался  на экране, зависшего от удивления компьютера.

 

 

2.

 

Поля, выжженные солнцем и завалы мусора вдоль железных дорог сменялись, городами, которые были похожи на местами, посаженные цивилизованные оазисы, среди бесконечных дощатых хижин, где в умиротворяющем спокойствии жила основная часть населения Индии. И иногда, рассматривая их и пытаясь понять принцип их удовлетворённости при не имении никаких возможностей, Олег готов был им позавидовать, потому что в его жизни так не хватало этой уверенности завтрашнего дня, где ты знаешь, зачем ты это делаешь, и что то, что ты делаешь, имеет несомненную пользу.

В его мире люди все страдали или только притворялись, что не страдают. Особенно в студенческие годы, когда их от Института заставляли дежурить в больнице, называя это практикой. И часто, за недостатком персонала, им самим приходилось, ухаживать за больными, водить до туалета, тех, кто еще был в состоянии передвигать ноги, подавать утки и выносить, складывать умерших на каталку, и даже ловить воображаемых белых собачек, что забегали под кровати нервных больных. А что касается бесконечные печальные историй, которые им приходилось выслушивать, то не было им начало и конца.

И тогда он понял, что, сколько бы человек не видел горя, это не приводило ни к прекращению страданий как таковых, ни к выработке определенной адаптации к ним. Это было похоже на ситуацию с мозгом, о чём неоднократно повторял профессор Уманский:"  Травмы мозга не ведут к образованию иммунитета против следующих травм. Наоборот, каждая из них делает последующие еще более ощутимыми, и в конце концов наступает момент, когда даже мизерной травмы достаточно для того, чтобы человек потерял сознание. Ибо эта мизерная травма приходится на основательно повреждённую зону мозга, почти лишенную естественной защиты…"

Так и со страданиями. Чаще всего человек просто сгорал, медленно и верно подточенный своими печалями. Нервная система становилась всё расшатаннее, и всё тяжелее ему становилось справляться с нарастающими эмоциями. И когда это доходило до предела, то человек просто сходил с ума, частично перебираясь в другую, одному ему ведомую реальность.

А лекарства только лишь притупляли эти ощущения. И кажущаяся и фальшивая удовлетворенность, произведённая химическими реакциями, слегка выравнивала покачнувшуюся иллюзию.

И человек становился тупее и отстраненнее, в полуживотном состоянии, с сохранившимися естественными рефлексами, нудно и пусто доживал свою жизнь, так и не сделав попытки преодолеть собственным умом проблемы и страдания от них, что в бесчисленном количестве падают на каждую голову.

 

Зарывшись в книги, Олег  мучительно искал выход.  Насколько ему позволяли средства, он скупал всё мало-мальски относящееся к этому вопросу, а также проверял домашние библиотеки друзей и частенько заходил в Читальный зал Центральной библиотеки. И казалось, что проблески каких-то истин стали медленно вычерчиваться в его мятущемся уме, и надежда на какой-то выход, обретала реальные черты.

- Ты, знаешь, мир не заканчивается тем, что мы видим, - говорил он своему другу Вадиму.

- Ну, естественно, мы же не можем видеть космос, - отвечал тот.

- Да нет же. О космосе мы имеем реальные представления, согласно исследованиям. Но есть другой мир, который исследовать практически невозможно, так как вход в него только через наше личное сознание, через нашу собственную черепную коробку.

- Да, но не является ли это просто болезнью?

- Если бы это являлось болезнью, то всех йогинов, даосов и лам надо было бы лечить. Только не понятно от чего, все они, как ни странно обладают большей силой, большей радостью и большей мудростью. А их десятки, а нас миллиарды, и мы до сих пор не придумали, как привести нашу жизнь в некую гармонию. Несмотря на всю нашу продвинутую науку и технологии, создается такое впечатление, что именно мы все больные, и что именно они могут вылечить нас.

Как бы ни так, я должен проверить это.

И он стал выбивать долгосрочную визу в Индию, потому что большинство возможностей для духовного поиска по его подсчётам, находилось именно в этой стране.

 

 

3.

 

Тогда он явно чувствовал, что обладает какими-то внутренними непонятными силами, которые двигали его, будоражили воображение и давали твердую надежду на какое-то значимое будущее. Временами ему даже казалось, что его жизнь имеет редкое и тайное предназначение, возможно, что он являет собой некую миссию призванную, если не спасти, то хотя бы пробудить человечество. Но он старался думать об этом осторожно, чтобы эти мысли не довели его до тупой фанатичной гордыни, а вдохновили, и принесли пользу его направленности.

Начитавшись индуисткой литературы он решил, что по всей вероятности, у него явная связь с Даттатреей, основателем ордена Натхов, и что такие труды, как "Трипура-рахасья", "Авадхута-гита", "Дживанмукта-гита","Йога-рахасья" имеют к его прошлым жизням непосредственное отношение. И с этими идеями он пришёл в храм.

Но Свамиджи Сидди Темпла, где он остановился, не оценил это. Почесав бороду и пристально поглядев на него, Свамиджи предложил ему с этого дня начать мыть лестницу, что вела к храму. И Олег приуныл.

Вся поэзия и возвышенность сразу исчезла и лестница, которую он мыл превратилась в явное надругательство над всей его научно-исследовательской природой.

Но он мыл её. Каждый день в четыре часа утра, после омовения ледяной водой своего исхудалого тела, он шел к храму, и неуклюже, плеская воду на стены и, не успевая её подбирать, сжав губы в прямую складку, тёр тряпкой бетонные ступени. Он тёр, и никак не успевал закончить раньше, пока не начинали идти первые прихожане, оставляя за собой мокрые грязные следы и удивлённо смотря на интеллигентного иностранца с половой тряпкой в руках. В довершении ко всему, неизменно прибегала стайка молодых смуглых девушек с ярко горящими глазами и в разноцветных штанишках, под короткими платьями, прикрытыми длинными шарфами. Они вставали в сторонке, и загадочно улыбаясь, смотрели на его задранные штаны и придирчиво наблюдали, за его неуклюжими действиями.

Он знал, что это мытьё лестницы для чего-то нужно, и имеет больший смысл, чем просто гигиена, и непременно должно привести его к какому-то результату. Но прошёл месяц, потом второй, он всё так же мыл эту лестницу, а результата не было.

- Ты просто должен делать это со всей тщательностью, не ожидая никакого вознаграждения, и тогда результат придёт, - сказал Учитель.

- Свамиджи, но я ведь учёный, я ведь могу принести большую пользу своей головой, а не половой тряпкой.

- В первую очередь, ты должен принести пользу своему уму, и тогда твой ученый ум действительно принесёт пользу другим.

И Олег смирился. Он продолжал мыть лестницу, а в остальное время, после ежедневной Пуджи и йоги, изучать хинди и санскрит, пока однажды приехавший Гуру из Дели не назначил его своим персональным помощником и не забрал с собой.

Это было значительное повышение, и впереди замаячили большие перспективы, но не тут-то было. Разъезжая вместе с ним из города в город, останавливаясь в хороших отелях, кушая в дорогих ресторанах, Олег стал замечать, что образ жизни его нового Наставника не совсем соответствовал предписаниям, о которых говорилось в канонических текстах, и червь сомнения, что он не туда попал верно и жестоко стал точить его сердце.

- Я теряю веру, - сказал он Свамиджи, как-то после большого религиозного фестиваля, посвященного Богини Дурге.

Свамиджи ему хитро улыбнулся и сказал:

- Тогда возвращайся в храм.

Перспектива мыть лестницу тоже его не радовала, но даже если он её станет мыть, то тогда у него будет время, как и прежде, учить языки, заниматься йогой и медитацией.  А это всё-таки лучше, чем мотаться по пыльным дорогам, постоянно следить за багажом, бронировать места в отеле, и терять драгоценное время на работу с нудными посетителями, и он ответил:

- Да, пожалуй, мне стоит вернуться.

Свамиджи широко заулыбался:

- Ты теперь не будешь мыть лестницу, ты сядешь на долгосрочную медитацию с остальными ребятами, которые сидят на втором этаже храма.

И Олег не смог сдержать серьезно-подобающего вида, душа его сияла и лучилась, и в ней словно в огромном океане, плавали и сияли, Свамиджи, прихожане, ребята, которые медитировали на втором этаже, и даже коровы, что вечно забредали на территорию храма и нагло воровали поднесенные Богам фрукты.

 

 

4.

 

Солнце клонилось к закату. Олег сидел всё так же, спиной опираясь об исписанную грязную стену отеля, и остановившимся взглядом смотрел в окно, которое почему-то выходило в коридор, где пожилая индийская женщина, смахивая влагу с полного одутловатого лица, развешивала на перилах выстиранное бельё. И ему казалось, что так оно и должно было быть, это  разноцветное белье и эта индианка.  Как будто с самого его рождение всё это заранее было записано в его личном файле, где-то в глубинной Вселенной, а теперь он лишь просматривал эту пленку, бездумно и безучастно.

Галя была записана тоже. Он до сих пор помнил её серые медленно плывущие глаза, похожие на глаза гигантской рептилии, её плавную походку, которая вводила в одервенение большинство старшеклассников и её голос, который практически стал символом всей его жизни.  Этот голос, который, казалось, резал пространство и летел далеко в небо. И он до сих пор слышал эти магические слова, которые шли из глубины её души, которые она говорила микрофону на сцене перед тысячной аудиторией, и говорила она так: " Когда идешь по замкнутому кругу, кругом все спят, а ты огонь несешь…" И  песня медленно лилась в открытое пространство, и эта песня непонятной дрожью пробегала по всему телу и оставалась там, как несмываемый отпечаток, отголоски, которого направляли и вели его в будущее.

Была ли это любовь, он не знал. Череда подруг, юношеские влюблённости и неизменные трагедии, и даже женитьба в его жизни, жили сами собой в параллельном пространстве. И на каком-то расстоянии оставался незапятнанный образ Гали. Он даже никогда не разговаривал с ней, только мельком встречал её взгляд, и сразу же смутившись, переводил глаза в другую сторону.

Вчера в ресторане отеля, здесь в далекой Индии, он увидел её, входящую и сияющую, и не сразу узнал. Даже, скорее всего, просто почувствовал знакомые вибрации, а потом увидел эти глаза рептилии, но только уже на выхоленном и слегка увядшем лице. Галина не потеряла прежних благородных черт, но резкие морщины в уголках рта, под глазами и на лбу нещадно резали изящное и пышущее свежестью лицо, запечатленное в его памяти. И слегка раздавшаяся в объеме фигура уже не давала той грации, при виде  которой много лет назад  переставали дышать он и его созревающие одноклассники.

Она была вместе с мужчиной лет пятидесяти. Плотный и вальяжный, он трепетно держал её руку в своей, слушая её слова, которые она говорила ему над ухом, и своими маленькими выразительными глазками параллельно выискивал место, где бы им никто не мешал наслаждаться обществом друг друга.

Олег отвернулся, то ли от смущения, толи оттого, что не хотел быть узнанным. Привычка восхищаться ей издалека, и смущаться всякий раз, когда он попадал в её поле зрения, оказалось до сих пор живучей. И ему стало от этого неловко.

Кофе обжег ему губы, и поджаренный хлеб с маслом плохо проходил в горло, спина была в напряжении и не расслаблялась. Наскоро поев, он расплатился с официантом и, не смотря в их сторону, вышел на улицу.

 

5.

 

 

Когда он пришел в свою комнату и залез под спасительный душ, он понял, что поступил неправильно. Надо было подойти к ней, сказать, что он её узнал, что они учились в одной школе, и что все эти годы он помнил о ней …

Мысль об ушедшей юности ушла на второй план. И теперь тревога, что он не заговорил с ней, и возможно уже не заговорит, потеряв её в этой толпе праздно болтающихся туристов, стучала по его обстриженной голове холодными струями воды и не давала покоя.

Переодевшись, он быстро спустился вниз, но в ресторане их уже не было. Тогда он рванул к ресепшену отеля.

- У вас сегодня останавливались русские? - спросил он администратора с выкаченными сонными глазами.

- Да, останавливались, - нехотя ответил тот.

- А скажите, пожалуйста, в каком они номере?

- Но они уже освободили номер.

- Как? Я только полчаса назад видел их в ресторане.

- Они и освободили номер, где-то минут десять назад.

- А куда они ушли?

- Не знаю, - ответил с легким раздражением тот, давая понять, что дальнейшие расспросы уже бессмысленны.

 

Всё. Что-то сдвинулось, сорвалось внутри и Олег не находил себе места. Он ходил по своей комнате, упираясь глазами в исписанную стену, и не мог понять, что с ним происходит.

"Ты шел на это, - говорил он себе, - ты знал, что это каким-то образом соответствовало твоей внутренней природе, но почему-то природа молчала. Она не проснулась ни через год, ни через два, так и осталась, лишь предпосылкой на какое-то далекое и теперь уже явно призрачное Просветлённое будущее."

И ему вдруг почудился запах родного заснеженного Новосибирска, его улицы с высокими домами, друг Вадим, с которым он часами просиживал на кухне, попивая душистый чай на травах,  разговаривая о судьбах Вселенной, и русские ухоженные женщины в капроновых колготках и в облегающих платьях. И он вдруг с щемящей болью вспомнил, как давно он не спал на мягкой постели в его родительском доме, не парился с отцом в бане, и не ходил в русский сибирский лес, благоухающей зеленью, ягодами и грибами.

И он как-то внезапно понял, как ему надоело каждый день вставать в четыре часа утра, мыть своё тело холодной водой, есть пресные лепешки с пережаренными овощами, что были густо замешаны на специях  и комом вставали в его нежном русском желудке. Надоело спать на твердых циновках, и твердить непонятные санскритские мантры. И каждый день ждать, что сегодня что-нибудь случится, и Боги сойдут с небес и скажут ему сокровенные слова, которые спасут погибающее, и радующееся в агонии человечество.

И голова его стала кружиться. И казалось, что он нечаянно открыл запретную дверь, что так тщательно прятал сам от себя все эти годы, а теперь появилась Галя, и он, зазевавшись, вышел нечаянно на запретную волну и все пошло по швам. Летели замки и коды, и сложная электронная система мозга дала сбой.

В комнате с вечно гудящим вентилятором зависла гнетущая тишина. Еще вчера преданный и четко хранивший свои обеты русский подошёл к исписанной стене, и, взяв шариковую ручку, вывел: " Уйти от мира нельзя, пока ты не уйдешь от него, полностью осознав, что он тебе не нужен. Олег"

Он спустился вниз, вышел на улицу, перешёл через дорогу, и очутился в Трансагенстве.

- Что вам угодно?- спросил его улыбающийся толстощекий индус.

- Мне нужен билет на Москву, - твёрдо и без колебаний ответил русский ученый.

 

 

 

6.

 

До вылета было еще далеко и было еще время побродить по Дели и сделать необходимые покупки.

На улице еще не было много народу, было раннее утро, и иностранцы еще предпочитали отдыхать в своих антисанитарийных номерах.

Олег свежий и довольный сидел за столом уличного кафе, которое располагалось  напротив их громкоименного, но как ни парадоксально, скромнокомфортабельного отеля, и пил чай с молоком.

Всё было как вчера, те же самые надоедливые торговцы и те же самые хозяева забегалок, и даже закадычный Майкл, который, увидев Олега, опять расцвел, как и прежде своей слегка тормозящей, но явно где-то в глубине души обоснованной улыбкой.

Майкл был неизменным атрибутом Пахарганджа уже в течение нескольких лет, поэтому было совершенно непонятно, как он мог проворачивать здесь свой сомнительный бизнес и до сих пор оставаться невредимым. Родившись как-то в Австралии, он избрал для жизни Индию. Коротко подстриженный, с приятными чертами лица, в вечно выгоревших хлопчатобумажных одеждах уже непонятного изначального цвета, он жил тем, что продавал мотоциклы, а потом их воровал у своих клиентов обратно.

- Я не разговариваю на английском, - предупредил его Олег, сказав это даже без акцента.

Но он не поверил, и всё равно присел рядом на стул.

- А почему ты разговаривал на английском в прошлом году? - спросил удивлённо он.

- Потому что это было в прошлом году,  а теперь год другой, - засмеялся Олег.

Тогда Майкл втянул голову в плечи и обиделся.

Олегу стало его немного жалко, и он, наклонившись через стол, шепотом произнёс:

- Ты не переживай, это традиция у нас у русских такая. Иногда мы разговариваем через год, иногда через два, а иногда попросту всё забываем.

Майк молча скручивал гашиш, потом, когда закурил, произнес:

- Да, уж, чуднее русских здесь никого не найдешь, - проворчал он и  пересел за другой столик.

Олег остался свободен от чужих идей и бесполезного общения, и, высвободив тем самым пространство для внутреннего сосредоточения, ушёл в себя.

Он с напряжением пытался вспомнить все подробности его школьной жизни. И первые походы в тайгу, и катание на лошадях, что находились за Академгородком, и конечно опять её, Галю.

И как только он представил её лицо, оно неожиданно ожило и склонилось над ним, и изумлённые густо-накрашенные губы прошептали:

- Олег, это ты?

Он не сразу оценил этот трюк. Пред ним стояла реальная и живая Галина и визжала от радости:

- На до же, а я думаю, что-то лицо знакомое, неужели это наш гитарист из школьного ансамбля?  И точно. Олег я так рада тебя видеть. Ты не представляешь. Здесь в этой дикой поганой стране встретить своего земляка, это же просто чудо!

И что-то странно скукожилось в его душе, сжалось в комочек, и смутилось в своей нарастающей неловкости.  Его внутренняя освященная Галя, как-то не соответствовала этой визжащей особе, которая тем более определяла его любимую Индию почему-то таким некрасивым и дурнопахнущим словом.

Он заказал для неё кофе, быстро среагировавшему официанту и уставился на её лицо.

- Да,  ты что не узнал меня? - спросила она, тяжело бухнувшись на стул.

- Узнал, - сказал он, и вспомнив, что надо что-то спросить, добавил, - Как ты  вдруг очутилась здесь?

- Я?  Да мы тут ездили в Гоа, отдыхать с мужем и решили заехать заодно в Дели за сумками. Подруга попросила, она их на рынке продаёт. Здесь то они дешевые, а у нас в Новосибирске дорогие. А как ты здесь оказался?

- А я в Ашраме живу, постигаю азы восточной мудрости.

- А…, - понятливо произнесла она, - скукотище поди и такая же грязь, как везде?

- Да нет, мне не скучно, и у нас обычно чисто, в храме каждый день кто-нубудь убирает, это правило.

- А ну тогда хорошо. А тут прямо мрак, мы вчера даже отель сменили, и всё равно не намного лучше нашли. Мой муж, он же такой интеллигентный, у него больной желудок, и недавно вырезали аппендицит, ему нужны хорошие условия, а эти глупые индусы совершенно не понимают, что от них требуют.

- А как Гоа? - спросил Олег.

- А Гоа, конечно получше, но опять же зависит от того, где остановишься.  Мне подруга посоветовала туда съездить. Она сказала, что солёная водя океана очень хороша для тела. Ты знаешь, она там похудела и кожа получше стала. Да, и у меня явный результат на лицо, я загорела, и у меня даже целлюлит рассосался, - при этих словах она победно и совершенно не смущаясь окружающих, продемонстрировала это, задрав юбку местного производства и оголив перед Олегом свое полное бедро.

Олег был готов кричать от отчаяния, единственный идеал, который он лелеял все эти годы, его путеводная звезда, безнадежно теряла очертания и исчезала, словно шедевр под соляной кислотой, выплеснутой из рук безумца. И пытаясь как-то его спасти, он спросил:

- А ты помнишь, ту песню, которую ты сочинила в восьмом классе и однажды спела на школьном фестивале?

- Какую песню? Я ничего не сочиняла и ничего никогда не пела.

- Ну, как же? - удивился он.

- Да нет же, ты что-то напутал.

- "Когда идёшь по замкнутому кругу…" - слегка пригнувшись, напел он ей.

- А эту, - вспомнила она, и Олег просиял.

- Да, это же не моя песня и не я её пела.

- Как? - опять удивился он, начав сомневаться в слаженности своего, до сего момента, бесперебойно работавшего мозгового механизма.

- Эту песню сочинила и спела Фая. Помнишь, у нас такая полная прыщавая девочка училась, похожая на жабу?

- Не помню.

- Ну это и не важно. Так вот она её сочинила, а выходить на сцену постеснялась и, записав эту песню в студии звукозаписи, попросила меня пооткрывать рот под её фонограмму. Прикольно получилось, да?

- Очень прикольно, - подтвердил Олег, и какая-то тошнота стала подступать к горлу.

Он сидел и спокойно смотрел на Галины болтающиеся ноги и красное от возбуждения лицо и думал: " Как быстро её благородный образ обезобразился её бабской примитивностью. Как он мог все эти годы хранить и поклоняться этому фальшивому идолу духовного совершенства, который возник из маленького школьного прикола, и вырос до неимоверных высот в его сердце?"

Олег чувствовал себя жестоко обманутым, но при этом какая-то непонятная до сего момента тяжесть упала с его сердца, и  стало дышаться почему-то легко.

 

На улице появились женщины и дети из Раджастана, в ярких широких юбках, обвешанные золотом, они были похожи на русских цыган. Потом прошли Кашмирцы, невзирая на жару, в шерстяных жилетках с неизменным замысловатым орнаментом. Потом стало всё больше и больше появляться иностранцев в выгоревших Катоновых штанах и рубахах местного производства. И улица ожила и наполнилась, гвалтом, хохотом, завыванием торговцев и всеми языками мира.

 

Майкл докурил гашиш, и уже напряженно всматривался в лица проходящих людей, пытаясь опять отыскать следующего клиента для своего постоянно возвращающегося мотоцикла.

 

Олегу стало невыносимо скучно, он встал из-за стола, и, сказав Галине, что ему немного дурно отправился к себе в отель.

Когда он уходил, он уже был чётко уверен, что в его жизни заиграла другая пластинка, и возможно, что она будет лучшего качества.

 

 

7.

 

Всё было легко и просто, через час он уже сдал билет на Москву и опять купил на поезд до своего родного Ашрама.

Олег, по-детски задрав ноги, радостно валялся в отеле на огромной широкой кровати, на простынях, что пахли дешевым стиральным порошком, и с предвкушением вспоминал лица Свамиджи, юных индийских девушек, что вечно подтрунивали над ним и ребят, что вместе с ним сидели на медитации и делали йоговские упражнения.

И он с какой-то непонятно откуда-то взявшейся удовлетворённостью, понял, как сильно соскучился по ним,  и как ему необходимо быть с ними вместе.